Сперла на одном форуме идею... В общем только не пугайтесь...
КровьКровь… Кровь повсюду: ее, его - на полу, на руках, на одежде, на мебели… И зачем? Ради чего? Разве они этого заслужили? Разве она этого заслужила? Он - понятно, но она? Почему? За что? Как мог он сотворить с ней такое? Как мог убить лучшее в своей жизни, свою любовь?
Столько всего произошло в последние месяцы, и вот теперь оба они здесь: она мертва, он… он и сам не знал. Душа его умерла в тот момент, когда он нанес ей первый удар; а физически он, кажется, еще был жив, но и ему оставалось уже недолго. Сердце все еще билось, выбрасывая из многочисленных ран остатки жизни. И мозг еще работал. Он вспоминал. Все. В деталях. И он чувствовал, это будет его вечным наказанием в аду - вспоминать, день за днем на протяжение вечности вновь переживать последние дни их жизни и ее смерть.
Анне начинала все больше и больше времени проводить с Джеем. Дружба между музыкантами - это прекрасно. Большой объем совместной работы - еще лучше. Чем больше времени они работают вместе (а именно этим они, казалось, и занимались), тем лучше они способны понимать друг друга и тем слаженнее работают на сцене. В силу этих причин Тило не очень морочил себе голову, раздумывая над тем, что же, собственно, его вторая половинка делает с их гитаристом в студии. Тем более он доверял ей. Любил, а значит доверял.
Но вскоре над ним взяла верх ревность. Сначала в душу заползла змейка беспокойства, и, прочно там обосновавшись, начала расти и размножаться. Вскоре эта кобра тугими кольцами стиснула его душу, а тысячи червей начали точить сердце. Он стал подозрительным, подолгу расспрашивал Анне куда она идет, стоило той попытаться выйти из дому, даже начал прослушивать телефонные разговоры.
Однажды, когда Анне где-то задержалась, он сорвался, разнес полквартиры, покромсал ножом бархатные портьеры, выпотрошил кресла, разломал о стену пару дубовых стульев, разбил зеркало, занимающее полстены, при этом вогнав себе в руку несколько осколков, но даже не обратив на это внимания, выкинул с балкона телевизор, облил вином стереосистему, разгромил тесаком кухонную плиту, “подогрел” в микроволновке столовое серебро, утопил в ванне синтезатор…
…А когда Анне вернулась и, увидев весь этот бардак, потребовала объяснений, начал обвинять ее во всех смертных грехах. Но на долго его тогда не хватило, и уже через десять минут он рыдал у нее на плече, а она уверяла его, что только его одного и любит и никогда ни на кого не променяет.
И он поверил.
Неделю все было хорошо, словно бы ничего и не было: ни засиживания с Джеем в студии, ни той истерики, о которой напоминали сейчас лишь несколько новых предметов интерьера. Даже кобра-ревность совсем ослабила свои кольца, и перестали так усердно копошиться черви подозрений.
Но потом Тило нашел у Анне медальон непонятного происхождения. Та клялась, что это подарок от одной подруги, но Тило отказывался верить, что подруга может из всех возможных гравировок выбрать именно гласящую “Любимой Анне”.
Тогда он и потерял контроль.
Убить!
Сначала Анне, эту шлюху, играющую с его чувствами; а потом Джея, волка в овечьей шкуре, смеющего называть себя его другом, а за его спиной крутить интрижки с его любимой женщиной.
Он ударил ее. Потом еще и еще. Затем швырнул ее к противоположной стене. Зеркало (чуть поменьше предыдущего, но все равно довольно большое) брызнуло осколками. Несколько впились Анне в лицо, в грудь, в живот, в ладони.
Она кричала от боли, страха и отчаяния, умоляла его остановиться, но в Тило словно вселился бес. Он швырнул ее на пол, схватил со стола тяжелый антикварный подсвечник, оседлал ее и несколько раз что было силы ударил ее подсвечником по голове, повторяя при этом: “Я ненавижу тебя! Я тебя ненавижу!”
Крики утихли. Тило так и застыл, занеся было руку для нового удара. К нему начал возвращаться рассудок, и он начал понимать что только что произошло. Подсвечник выскользнул из одеревеневших, переставших повиноваться пальцев и упал в лужу крови со звуком, от которого зазвенело в ушах.
Тило вскочил, но тут же вновь опустился на колени рядом с бездыханным телом Анне.
- Господи, что я наделал! - лихорадочно прошептал он. - Анне… родная… любимая… Как я мог!? Прости… прости меня… ради бога, прости…
И что теперь?
Он осмотрел комнату. Взгляд сам собой упал на осколки зеркала.
- Только так! - решил Тило, выбирая осколок побольше и поострее.
Он закатал рукав рубашки и сделал первый надрез: примерно на пять сантиметров вдоль вены, стараясь резать как можно глубже - так кровь будет вытекать быстрее и труднее будет ее остановить. Он не думал, что их могут найти, но делать все предпочел основательно. Так одну за другой он вскрыл все вены на руках и сосуды на пальцах. Он чувствовал что слабеет, уже начиная вскрывать вены на левой руке. Пальцы плохо слушались, поэтому раны получались рваные и какие-то зигзагообразные. Ничего, так даже лучше.
Он упал рядом с Анне и все что видел теперь - это кровь… Кровь повсюду: ее, его - на полу, на руках, на одежде, на мебели… И зачем? Ради чего? Разве они этого заслужили? Разве она этого заслужила? Он - понятно, но она? Почему? За что? Как мог он сотворить с ней такое? Как мог убить лучшее в своей жизни, свою любовь?